Блокадники Ленинграда (отрывки непростой жизни в Днепропетровском доме престарелых; 3 часть)

02 червень 2014 о 14:25 - 2368

Avataradmin


Блокадники Ленинграда (отрывки непростой жизни в Днепропетровском доме престарелых; 3 часть)

С чего все началось: «Днепропетровское КЗ с неограниченной безответственностью по утилизации инвалидов и престарелых» часть 1 и часть 2.

Автор этих «записок» о жизни в пансионате, подопечный ОЛЕГ ГОЛОВКО.

Долгие годы, более двадцати лет, медицинской частью пансионата руководил врач практиковавший до этого в медвытрезвителе. Он и организовал работу санитарок по «ментовским понятиям», с грубостью, хамством, «шмонами» и доносами. Показная строгость и безответственность привели его  к полной потере контроля за ситуацией в пансионате, что, в конце концов, закончилось увольнением.

С хамством и нескрываемым унижением санитарками подопечных я столкнулся с первого дня своего пребывания на 3-А этаже. В моей комнате проживало два блокадника Ленинграда. Один восьмидесяти двух лет, вынесший подростком все 999-ть дней ада в осаждённом городе (долгие годы возглавлял Днепропетровскую областную организацию ветеранов блокадников) Валентин Николаевич Ц-н: инженер-геолог, тихий, интеллигентный человек. После перенесённого заболевания сосудов головного мозга, страдающий старческим слабоумием, с выраженными изменениями памяти, но почти во всём себя обслуживающий, и для своего состояния достаточно аккуратный. 

Его жене, пожилой женщине, которая один раз в неделю приносила ему немного еды,  санитарки постоянно устраивали скандалы, запрещая носить продукты: «он итак много с….т, а вы всё всём жрать ему носите». На её возмущение, вызванное таким хамством, следовало фирменное выражение этого заведения, – «сдали нам его на съедение, а теперь ходите, права ещё тут качаете», и обзывали её смеясь «мелкой» из-за маленького роста. Сколько не жаловалась женщина главврачу – всё бестолку.

На день рождения Валентина Николаевича жена принесла ему большую кисть крупного винограда. Когда она ушла санитарка «случайно» упустила его на пол, на котором после мытья ещё не высохла вода, содержащая хлорный раствор, под этим предлогом, на глазах у старика, она и выбросила весь виноград в мусорное ведро.

Жена Валентина Николаевича рассказала мне, что летом, из-за жары, она не  могла часто навещать мужа, поэтому ту часть пенсии, которую её муж получал на руки, а именно – 300 грн. (в 2009-м году это была большая сумма), она доверила получать и тратить на приобретение воды и фруктов для больного бригадиру. Наивная женщина! Здесь ведь строго следят за тем, что бы больные, как можно меньше употребляли продукты активизирующие работу желудка, ну а уж деньги доверять…

Как-то воспользовавшись прохладной погодой, она неожиданно приехала к мужу, ни воды, ни фруктов не обнаружила. Бригадир объяснила ей, что все деньги потратила больного и что тот уже всё съел, хотя после выдачи пенсии прошло всего пять дней!

Наглость с которой бригадир врёт, улыбаясь при этом прямо в лицо, просто завораживает людей первый раз с ней встретившихся. А покровительство начальства, как прошлого, так и нынешнего, позволяет ей спокойно совершать беззакония – воровать, избегая ответственности за них. Честные санитарки со временем поведали мне, что таким способом бригадир много лет обирает больных, пользуясь наивностью и доверчивостью их родственников. Это средний вид нетрудовых доходов. В дальнейшем она на моих глазах по крупному брала у стариков и по «мелочи тырила», среди других, и у меня. Подробно об этом далее.

Отварного буряка Валентину Николаевичу не давали вовсе. Молочно-кислые продукты наливали так, чтобы только и запомнил, что давали (сноровка!). Молока наливали чуть больше. Меня, единственного, из проживающих в комнате, кто соображал, ничуть не стеснялись. 

Нужно сказать, что я просто зверею, когда обижают таких  беззащитных и кротких людей, я защищал его, как мог в своём положении. На второй день, с трудом передвигаясь, я отнёс свою полную чашку кефира Валентину Николаевичу. Тот со слезами на глазах, украдкой, прикрывая ладонью чашку, торопливо ел трясущейся в руке ложкой и с опаской поглядывал на дверь. В дальнейшем я усаживал старика рядом с собой и он медленно и спокойно ел оставленные мной для него продукты.

Санитарки  психовали и орали на меня, предлагая самому чистить после него  унитаз. Вскоре, как я и ожидал, нас разъединили. Его перевели от меня в другую комнату. Жена его ещё долго наведывала меня, рассказывая о том, как над ним издеваются санитарки, и подопечные.

Второй блокадник – семидесятилетний Николай Петрович Б-в. Родился в осаждённом Ленинграде, перенесший тяжелое мозговое кровоизлияние. К тому же страдал приступами эпилепсии. На его примере можно хорошо представить себе, что ожидает одинокого, тяжелобольного человека с глубокими, необратимыми изменениями психики, который не в состоянии самостоятельно передвигаться, когда он попадает в подобное заведение, и которого никто не посещает.

Одна сторона его тела была полностью парализована, речь искажена. Говорил он редко, понять его было невозможно. Требовать от него аккуратности просто глупо, физиологические процессы у него происходили непроизвольно, оправлялся он под себя, когда не было памперса. Кал и моча расползались под ним.  Ел он сам, в грязи, часто лёжа, еда проливалась на него, перемешивалась с мочой и калом. Санитарки есть таким не помогают, хотя обязаны. Даже руки им перед едой не моют, а еды дают совсем мало.

Николай Петрович садился редко, больше лежал. Маленький, щуплый. Его на кровати сразу и не заметишь. Личных вещей при нём не было, одевали его в общую застиранную, часто просто непригодную для носки одежду, как и всех серунов, как их здесь называют. Особенно страдают больные от синтетических, колючих тельняшек, которые сильно раздражают кожу. Хорошей одежды, постельного белья и полотенец в пансионате много, даже того, что осталось после санитарок (в богодельнях всегда воровали и будут воровать; спонсорскую помощь, и пожертвования легко обойти при учёте) подопечным хватит на долгие годы.

Даже плохое постельное бельё ему стелили редко. В основном порванные, застиранные тряпки тёмного цвета и скатанные, тонкие одеяла. Я, лёжа в цветном, новом белье, укрытый пуховым одеялом, чувствовал себя перед ним уродом. Отношение к нему санитарок было просто издевательским. Они орали на него требуя чистоты и опрятности, а он даже не понимал, чего от него хотят. Тихо смотрел перед собой и молчал, это выводило санитарок из себя. Его кровать стояла как раз напротив моей, на третий день моего пребывания на этаже, во время перестилки, санитарка, не добившись от него ответа на заданный вопрос, начала его бить двумя руками по вискам (после перенесенного инсульта!). Била тыльными  сторонами  ладоней – теми местами, которые сочленяясь с запястьем переходят в кость, образуя широкую, и твёрдую как костет поверхность. Била сильно, хорошо размявшись перед этим, вымыв сто метров широкого этажа, и все комнаты на нём, со злостью, матерясь, и приговаривая: «Ну, что, прокурорская рожа (говорят, несчастный работал в прокуратуре), много людей пересадил? Теперь ты у меня за всё ответишь!».

Голова Николая Петровича металась при этом, как мяч. Между её загрубевшими от тяжёлой работы руками, правая рука соскользнула и под левым глазом у старика образовался огромный кровоподтёк синюшно-багрового цвета. Только это смогло остановить разъярённую «нянечку», которая удаляясь из комнаты, показала мне свой огромный, натруженный кулак, и пригрозила, шутя конечно, «заложишь – убью!». Николай Петрович всё это время молчал, и никак не реагировал на происходящее, чем ещё больше приводил в ярость няню. Испытывал ли он боль при этом, известно только ему одному.

Шутки я, конечно, испугался. Но, несмотря на это, всё-таки, «заложил». Медсестра объяснила мне, что Николай Петрович постоянно падает разбивая себе лицо и чтобы я привыкал к этому. А то, что его били, «так это мне просто показалось» и что во время переодевания рука санитарки соскользнула на его лицо, а синяк под глазом он ещё раньше себе набил(!). Здесь все врут, начиная от директора, и заканчивая стенами, – фирменная выучка! А для того, чтобы не травмировать мою психику, его переложили на другую кровать, которая стояла за моей спиной. Лёжа я повернуться назад не мог вообще, а сидя с большим трудом, и то не сразу. Таким образом, не столько меня избавили от лишних волнений, сколько санитарок от ненужного взгляда. Как со временем выяснилось, эта санитарка только одна из всех и била Николая Петровича. Другие лишь пошлёпывали, но после моего появления на этаже прекратили. Однажды, поздним вечером у Николая Петровича случился приступ эпилепсии, не очень сильный: его трясло  мелкой дрожью,  долго, но как-то тихо, без резких выгибаний, и запрокидований головы, а пены изо рта выделялось много, что бы он не захлебнулся, медсестра всё это время не отходила от него ни на шаг, с переменным успехом  пытаясь сделать ему внутривенную инъекцию, от чего на локтевом изгибе у старика образовалась большая гематома.

Рано утром приехала «Скорая помощь», осматривая больного, врач очень заинтересовалась происхождением гематомы на его руке. Синяк был действительно очень большой и нехарактерный для своего происхождения, поэтому врач попросила меня подняться, и подробно расспросила о происшедшем, выясняя, применялось ли, кем либо, по отношению к больному насилие.

Я рассказал обо всём, что знал и подтвердил, что насилия против Николая Петровича действительно никто не совершал. И то, что синяк образовался в результате проведения многократных попыток сделать инъекцию. Врач внимательно выслушала меня, ещё раз осмотрела больного и, сделав письменные рекомендации, ушла. К этому времени приступы прекратились. Николай Петрович лежал бледный, как стена, на новом, цветном, белье, постеленном по случаю приезда «скорой», и спокойно спал тем долгим и глубоким сном, в который обычно впадают эпилептики после приступа.

Так он проспал до обеда, затем, проснувшись, тихо лежал. От обеда отказался, попытался сесть, но обессиленный не смог. На вечерней перестилке пришла смена которая его избивала. Я в это время лежал, санитаркам никак не удавалось перевернуть Николая Петровича, послышались шлепки, воспоминания о его прокурорском прошлом, шлепки становились всё звонче, раздражение санитарок перешло в ярость. Уже не шлепки, а глухие, тяжёлые удары по телу слышались из угла за моей головой, и стоны Николая Петровича. Я не выдержал и начал орать и подниматься, санитарки убежали. Я сел на кровать, с трудом развернулся, лоб Николая Петровича во всю длину был рассечён широкой, кровоточащей ссадиной. Подбородок и губы были разбиты, кровоточили. Брови вспухли, следы ударов кровоподтёками проступали на щеках. На крик прибежала медсестра. Я ей обо всём рассказал.

«Вы же лежали и не могли видеть того, что было вашей спиной», –  недовольно ответила она мне. Он, как всегда, «упал», а санитарки его подняли (это значит, что лицо больного было разбито ещё до прихода санитарок, запомним). Я обратил внимание на то, что кровь свежая, ещё сочится, и больной стонет. Позвали санитарок. Те, не моргнув глазом, соврали, что когда они заходили в комнату то он, как раз в это время падал на пол, но помочь ему они не успели, а только подняли на кровать.

Я обратил внимание медсестры на характер повреждений. По внешнему виду ссадин можно с уверенностью судить о том, что удары наносились в разных направлениях и с разной силой. От одного удара о пол этого произойти не могло, для этого необходимо было несколько раз подряд упасть с кровати. Окончательно запутавшись в своём вранье медсестра сказала, чтобы я вызвал главврача и сам ему обо всём рассказал. Я так и сделал. На следующий день утром пришёл главврач – человек строгий и серьёзный. Именно поэтому я доверял ему в первое время и со всеми вопросами и жалобами обращался только к нему, а не в милицию, к примеру, как нужно было бы поступить в данном случае. И, как выяснилось в дальнейшем, напрасно. Он всегда прикрывал санитарок, решал всё по местным «понятиям», не вынося сор из избы. И те умело этим пользовались, зная, что любое нарушение закончится всего лишь нагоняем.

Внимательно выслушав меня и осмотрев больного, он начал опрашивать моих соседей. Все они были неадекватны происходящему и не ориентировались ни во времени, ни в своём местонахождении.

– Вас били?, – строго, громким голосом спрашивал он их так, как будто они совершили преступление, сознательно при этом, приглушая букву «б».

– «Мы не пили!», – испуганно ответил один.

– «Это раньше мы доили, а теперь у нас аппараты стоят!», – радостно воскликнул другой. И так далее…

Самого Николая Петровича врач ни о чём не спрашивал. А тот сидел, раскачиваясь на кровати, что-то тихо и невнятно бормоча себе под нос. Глядел перед собой отсутствующим, остекленелым взглядом, с разбитым лицом и в новой пижаме, которую после ухода начальника с него сразу же сняли. Затем главврач начал объяснять мне своё мнение по поводу того, что произошло. Оказалось, что «проанализировав» характер повреждений на лице Николая Петровича, учитывая его диагноз и сопоставив свидетельства опрошенных им сотрудников мои, и моих соседей, он пришёл к выводу, что разбитое лицо больного, есть результат ударов головы (обо что не сказал, наверное о потолок), во время припадка эпилепсии, решив всё сразу и за судмедэксперта и за следователя.

Тогда я попросил его обратиться к врачу «скорой помощи» или хотя бы ознакомиться с её записью сделанной в журнале, а ещё лучше – вызвать милицию. В этот момент произошло невероятное! Николай Петрович повернулся ко мне лицом и протягивая здоровую руку, громко, и внятно поблагодарил меня, правильно, и чётко выговаривая при этом моё имя, сильное потрясение на время возвратило ему сознание, на его глазах проступили слёзы.

«Я во всём разберусь», – помягчав сказал главврач и ушёл.

Больше Николая Петровича при мне никогда и никто не обижал, санитарка избивавшая его подписала заявление об увольнении с открытым числом, до первого подобного случая, избежав таким образом уголовной ответственности. Здесь всегда так поступают, по  «понятиям», – врачебно-криминальным.

Насилие над немощными я наблюдал здесь с первого дня. Ещё немного передвигаясь я каждый день ненадолго выходил в коридор и стоял там облокотившись спиной на стену. Один раз из комнаты выползла пожилая женщина, без одной ноги, психически нездоровая, санитарка спокойно, без крика, не стесняясь меня, ударами подъёма ноги по туловищу, начала загонять её обратно в комнату.

– Ну, а как с ней ещё по другому можно?, – спросила она меня недовольно.

Каждый раз, когда в коридоре раздавались гулкие звуки, я уже знал, что это санитарки «помогают» больной женщине добраться до комнаты.

Вот ещё один пример того, что ожидает в заведении социальной защиты, одинокого, девяностолетнего старика, страдающего последствиями перенесенного  инсульта,  беспамятством, с целым букетом старческих болезней с большой пенсией, четвёртая часть которой, по словам навещавших его ветеранов, составляла около 1000-чи грн. в месяц. В 2000-м году – большие деньги.

Ветеран войны, заслуженный ветеран труда, отставной полковник, Николай Ефимович Г-в жил со мной в комнате с конца декабря 2009-го года по апрель 2010-го, редко находившийся в состоянии адекватного восприятия действительности. Был беззащитен, как ребёнок. Пенсию, при мне, ему в течение пяти месяцев ни разу не выдали. Распорядиться ею он был не в состоянии. Чтобы ей распоряжался кто-то другой, опекун, например, я тоже не видел. Ни продуктов, ни каких других вещей ему никто и никогда не приносил. У него даже своей тумбочки не было, не говоря уже о личных вещах. Только казённые кружка, да чашка.

Собственно по закону, никто другой, кроме самого Николая Ефимовича, распоряжаться его деньгами не имел права, так как Николай Ефимович юридически  являлся дееспособным (на выборах президента участвовал в голосовании, санитарка вложила ему в руку ручку и водя ею своей рукой поставила в бюллетене отметку напротив нужной фамилии). Хотя, в действительности таковым не был.

Его существование было без всякого преувеличения ужасным. Ему стелили застиранное, тёмное постельное бельё, а иногда страшные, рваные тряпки. Одевали его чаще всего в разодранную синтетическую колючую тельняшку из общего белья. Ел он без зубов (хорошие зубные протезы лежали в его дипломате, сам он ими пользоваться не мог, а помочь некому. Вместе с орденами и фронтовыми письмами, это было всё его имущество) и только то, что мог проглотить, давясь даже хлебом.

Единственный источник витаминов в местном рационе, – свежая капуста в виде салата, ему была не под силу, я начал интересоваться, почему имея пенсию, он не пользуется ей, ведь ему могли бы покупать на эти деньги лимоны и готовить из них для него витаминные настои, покупать другие продукты, мягкое мясное или рыбное филе, например. Творог, сметану, и всё то, что является в преклонном возрасте полезным.

Кроме этого, ему нужно было купить личный бритвенный прибор, хорошего качества, лезвия, помазок, крем, одеколон, а не пользоваться общими, как те подопечные, которые не могут позволить себе купить этого. Николай Ефимович мог себе позволить покупать и хорошие вещи и качественные продукты, и обязательно покупал бы их себе, если бы не был болен.

Чтобы назначить для этих целей опекуна, нужно постановление суда, который на основании медэкспертизы определяет, каким способом деньги подопечного будут расходоваться на его нужды и кто этим будет заниматься?

Инициатором судебного разбирательства в подобных случаях (в отношении одиноких больных престарелых) и в данном случае конкретно должна выступать администрация пансионата. Происходило такое когда либо в ДГП? Как говорят в Одессе, «Не наводите на меня грусть таким смешным вопросом!».

Отправляясь  на 3-А этаж с блока «Б», я уже знал, что здесь у одиноких стариков отбирают пенсии, об этом говорят по всему пансионату. Попав сюда, я понял, что всё гораздо проще, многим старикам пенсии вообще не выдают.

Мой интерес к этому, вызванный естественным чувством жалости к беззащитным старикам, которые в редкие минуты прояснения сознания просили меня выяснить, почему раньше им давали деньги, (когда соображали), а сейчас не дают?

Вызвал такой же естественный интерес со стороны бригадира к моей персоне. Санитарки начали меня «строить», придираясь к любой бытовой оплошности и доносить ей любое слово высказанное мною вслух. Отношение к Николаю Ефимовичу было откровенно скотским. Как и ко всем одиноким лежакам, поднимали его только для еды. Ел он всегда грязным, ему никто, ни разу при мне не вымыл лицо, даже рук перед едой и то не мыли, только обтирали нижнюю часть тела после туалета.

Тело старика постоянно было покрыто чесоточной сыпью, которую он всё время раздирал до крови руками. Его мазали специальной эмульсией, которая снимала больную кожу, после неё оставалась новая, тонкая, нежная, розовая кожа, которую обычно смазывают детским, лечебным маслом.

Когда я сказал об этом санитаркам, они чуть в обморок не упали: «Здесь тебе  не санаторий. Что есть, тем и лечим. И вообще, какое тебе до него дело?».

Я сказал, что деньги на масло у него есть, а дела у меня другого, как по-человечески жить рядом с людьми, действительно нет больше никакого. Кроме этой эмульсии Николая Ефимовича больше ничем не лечили. Даже валериановых капель или других успокоительных препаратов, которые обычно снимают зуд и раздражение кожи, не давали. Один раз я оказался с ним рядом во время купания в бане. Мочалки и мыла у него своих не было, пользовали его общими и это при чесотке! Но в тот раз они ему и не понадобились, санитарка, брезгуя его, вылила ему на голову шампунь (общий!). Направила на неё струю воды и смыла взбитую пену. Затем набросила на старика тёмную, застиранную, простынь, не промокая сняла её и натянула на ещё влажную, нежную, освобождённую от коросты кожу, рванную, грубую, синтетическую тельняшку и узкие неудобные кальсоны, с тугой, врезающейся в тело резинкой.

Я вступился за старика, заставил санитарок надеть на него мягкую, байковую рубаху, и удобные штаны. За пять месяцев врач посетил его один раз, назначил эмульсию от чесотки, профилактического осмотра, единственно возможного способа определения соматического состояния невменяемого больного, не провёл, здесь это вообще не практикуется, во время благотворительной акции выдали ветеранам войны, их на этаже было трое, какое-то дорогое лекарство и забыли о них.

Тем подопечным, у кого родственников нет и кто сам не в состоянии обратиться к врачу (страдающим слабоумием), никогда не назначат в профилактических целях витаминные препараты, препараты стимулирующие работу сердца, иммунную систему и др. Не говоря уже об ультразвуковом обследовании. На этаже находятся десятки(!) стариков, страдающих сердечнососудистыми заболеваниями, которым годами(!) не проводили кардиологическое обследование. Многие кардиограмму проходили ещё дома, перед поступлением в пансионат. Своего специалиста нет, а вызвать из города с портативной аппаратурой врачи не хотят, деньги экономят, так и лечат, – по наитию. А ведь отделение – гериатрическое, где наблюдение за старческими изменениями в организме и лечебная профилактика являются особенностью врачебной специализации.

На 23-е февраля к Николаю Ефимовичу пришли коллеги по работе. От них то я и узнал, что близких родственников у него нет, что пенсия у него большая и дальние родственники её за него не получают. Неожиданный приход посетителей застал санитарок врасплох. Николай Ефимович предстал перед друзьями в натуральном виде – в рванной, неприглядного вида одежде, не бритый и не умытый, на застиранных тряпках вместо постельного белья.

Посокрушавшись, посетители ушли, сразу же за этим, все продукты которые они принесли старику были отобраны. «Чтобы много не с….л», – отговаривались санитарки. Но Николай Ефимович об этом и не знал, счастливой, детской улыбкой глядя в окно на голубое небо.

После моего заявления директору ДГП о нарушении установленного порядка при выдачи пенсий на 3-А этаже, Николая Ефимовича тринадцатого апреля 2010-го года, из тихой, спокойной палаты, с удобного, с большим объемом свежего воздуха места, у  затененного летом деревьями окна, бригадир перевела подальше от меня (единственного, кто мог вовремя позвать на помощь старику медсестру и т.п.) – в крайнюю палату на этаже. Самую шумную, как раз, напротив курилки, где постоянно толкутся уголовники и алкаши, днём и ночью хлопающие тяжёлой дверью на тугой пружине. И положили на кровать, стоящую у торцевой стены, выходящей на южную сторону от здания, головой к входной двери, откуда в палату проникал табачный дым из курилки, на  самом сквозняке.

В августе 2010-года, во время аномально жаркого лета, застудившись распаренный на сквозняке, лёжа у раскаленной стены, задыхаясь от жары и табачного дыма, почти без воды (подать не всегда было кому), под насмешки недобрых соседей, в чужой, и неласковой заботе, Николай  Ефимович умер. Обо всём этом мне подробно рассказала санитарка, с которой я дружил.

Защита стариков и повышенный интерес к системе выдачи пенсий на этаже, обернулись для меня организованным террором санитарок. Они устраивали мне, как и где угодно, и по любому поводу провокации, придирки шли одна за другой.

Как-то ранним утром, около шести часов, они завели ко мне в комнату молодого психохроника, известного в пансинате своей агрессивностью и склонностью устраивать драки, после которых его регулярно отправляют на лечение в психиатрическую больницу и который свободно перемещается по всей территории пансионата…

Продолжение следует…

Підписуйтесь на наш телеграмм

Поділитися: