Владимир Рубан: пленные подвергаются не только идеологической обработке, но и вербовке

24 березня 2015 о 14:19 - 2083

Avataradmin


Владимир Рубан: пленные подвергаются не только идеологической обработке, но и вербовке

Сегодня гость “Обозревателя” – глава общественной организации “Офицерский корпус”, руководитель Центра гуманитарной помощи по освобождению пленных и заложников в зоне АТО  Владимир Рубан.

Возглавляемый им Центр занимается освобождением пленных с лета 2014, когда еще не было государственных структур, которые выполняли подобные функции. Переговорщик рассказал о том, как выполняются Минские соглашения в части обмена пленными, как складывается его сотрудничество с полевыми командирами, о своих  планах участия в мирном урегулировании украинского конфликта и о возможности третьей мировой войны.

– Господин Рубан, когда вы только начинали заниматься обменом пленных, в комментариях прессе вы говорили, что не видели на Донбассе военнослужащих российской армии. Что сейчас скажете об этом?

– Это было сказано в августовском интервью. Спустя несколько дней российские десантники попали в плен.

Кстати, тогда эти 13 человек было предложено поменять на 130 пленных украинской армии. Есть ли сегодня российские войска на территории Донбасса? Я не могу сказать утвердительно, так как мой ответ должен подразумевать, что я видел на этой территории экипированных, со знаками различия военнослужащих, и мог их самостоятельно, без разведданных, идентифицировать как представителей российской армии. Таких – нет.

– А разведданными располагаете?

– Если я в эфире буду озвучивать разведданные, они перестанут таковыми быть. Условие и принцип, по которым наша группа “Офицерский корпус” пересекает линию, – не собирать разведданные ни на одной территории, ни на другой, и не передавать разведданные какой-либо из сторон.

– Вы тогда обменяли 13 российских десантников на 130 украинских бойцов?

– Нет, это было предложение, им воспользовались некоторые наши высокие военачальники, но они обменяли 8 на 63. Если бы у них не было желания получить какие-то выгоды с этого обмена, а просто обменять, то тогда на свободе оказалось бы еще 67 человек.

– Кроме случая с десантниками, еще была возможность поменять наших на россиян?

– Россиян – да, и довольно много.

– Российских военнослужащих?

– Не действующих военнослужащих.

– “Не действующих” сколько времени? Несколько дней или много лет?

– Это были военные пенсионеры. Из действующих – только этот случай с десантниками. Есть много инсинуаций на эту тему. Например, история с батальоном “Донбасс”, когда 115 человек сдались в плен представителям российской армии и те дали слово офицера не передавать их донецким ополченцам. После сдачи их в плен много говорили о том, что офицеры российской армии нарушили данное слово. И все бы хорошо, если бы это были офицеры российской армии.

– Кто же это был?

– Это были ополченцы одного из подразделений донецкой армии. Услышав о том, что бойцы “Донбасса” готовы сдаться только представителям российской армии, переодели форму и таким образом обманули командиров батальона “Донбасс”. Банально старая солдатская смекалка.

Вся эта ситуация говорит о том, что командиры добровольческих батальонов – а это не были кадровые офицеры – не были подготовлены к ней. Все вот так сумбурно – сумбурная война, сумбурные победы, сумбурный плен.

– Господин Рубан, с кем вы, как правило, ведете переговоры об освобождении пленных?

– На сегодняшний день в Донецке все большие переговоры ведутся с главой Донецка Захарченко и Кононовым – министром обороны “ДНР”. Всю информацию и все технические моменты курирует омбудсмен Донецка Дарья Морозова. В начале мая, когда производился первый обмен, она принимала в нем опосредованное участие. Потом она получила поручение заниматься беженцами и пленными. Сейчас в ее подчинении при так называемом министерстве обороны “ДНР” создана комиссия по делам военнопленных. Они свели все в один центр. Теперь вести переговоры стало одновременно и проще, и сложнее.

– В чем проще и в чем сложнее?

– Проще  стало разыскивать отдельных пленных, которых раньше прятали у себя казачьи, чеченские или другие военные группировки. Также, если есть приказ об одинаковом содержании военнопленных, то действует он на всю группу военнопленных, централизовано осуществляется их питание и медобслуживание.

 Такой подход к содержанию правильный, потому что в каждом отряде есть бойцы, испытывающие чувство мести, которую они вымещают на отношении к пленным. 

– Сейчас вы ведете переговоры, если можно так выразиться, на высшем уровне. Сейчас необходимость говорить с полевыми командирами отпала?

– Я общаюсь со всеми, поскольку есть полевые командиры, которые не отдают пленных в эту централизованную тюрьму.

– Они не подчиняются приказам своего командования?

– Они находят лазейки  и либо не подчиняются, либо содержат у себя пленных с согласия командования. В этих отрядах за пленными эксклюзивно ухаживают: между всеми военными есть некая солидарность –  десантное братство, афганское братство. Но бывают и другие причины, по которым их не передают.

Я знаю один вопиющий случай, когда позвонили из Ивано-Франковска родители пленного и сообщили, что за освобождение их сына запросили джип Range Rover. Я располагал информацией, что этого военнослужащего, прапорщика медицинской службы, действительно взяли в плен,  и он жив. По биллингу подтвердилось, что звонок был сделан с места расположения отряда, где удерживался пленный. Требования выкупа усиливались угрозами физического насилия по отношению к этому прапорщику. В телефонном разговоре с родителями  шантажисты имитировали кавказский акцент.

– Чем завершилась эта история?

– Тем, что я сообщил командованию отряда об этой ситуации и попросил оперативно на нее отреагировать. Ответ пришел в течение часа: оказалось, что два новобранца, которые сторожили пленных, так “прикалывались”. В итоге ужерживаемый у них прапорщик медслужбы был включен в план обмена пленными по последнему Минскому соглашению “всех на всех”. А бойцы, которые “прикалывались”, отстранены от контакта с пленными. Их не расстреляли, но жестко предупредили.

– В январе вы говорили о договоренности с боевиками о том, что пленных киборгов не будут пытать. Такие договоренности свято соблюдаются или могут быть нарушены?

– Давайте правильно расставим акценты. Это была не договоренность, а просьба. От Захарченко по этому поводу был получен утвердительный ответ.

У нас давно действует договоренность о том, что военнопленные будут содержаться в соответствии с положениями Женевской конвенции. И хоть юридически ее в этой ситуации применить нельзя, но в течение трех месяцев, с мая и до Дня независимости, мы пришли к соглашению, что пленных не будут  пытать. До этого времени в плен не брали бойцов добровольческих батальонов, считая их националистами.

Когда был Иловайский котел, я запросил разрешения выступить парламентером и предложил довести условия по выходу из котла до украинских военных. Тогда донецкой стороной первый раз был издан приказ арестовать меня.

Непримиримых “бандеровцев” и “правосеков” не хотели брать в плен, и то, что все стороны пришли к согласию в этом вопросе, – большая заслуга переговорщиков. В процессе обсуждения вопроса оговаривались и моменты, связанные с содержанием пленных и последующим обменом. Для этого и украинской стороне надо было создать свой “обменный фонд” и готовить к обмену ополченцев.

История по обмену пленными начиналась с батальона “Айдар”, когда ополченцами была захвачена группа бойцов этого подразделения. В то же время “Айдар” захватил несколько человек со стороны противника. Тогда и был приобретен первый опыт обращения с пленными. В первое время и к нам были упреки относительно того, что мы отдаем людей босыми и тому подобное. Но у меня была задача как можно скорее забрать своих людей, ведь чем дольше они находятся в плену, тем меньше вероятность их выживания.

Постепенно мы стали придерживаться определенных правил их содержания, также уделять внимание тому, в чем мы передаем людей. Передавая, мы сообщали: наша сторона кормила людей, например, арбузами и дынями. Луганская сторона, пытаясь “отомстить”, тоже рассказывала о каких-то изысках, которыми они кормили наших ребят. Потом стали рассматривать возможность лечить пленных. Был даже такой случай, когда сторона противника запрашивала у нас разрешение на то, чтобы пленного, старшего лейтенанта из Чернигова, прооперировать в Ростове – у него уже начиналась гангрена и нужна была сложная хирургическая помощь.

– Вы единолично даете такие разрешения?

– В этом случае – да. На тот момент наша группа подменила собой государство. И тогда это был правильный выход, иначе пришлось бы связываться со Службой безопасности Украины,  законодательно военному было бы запрещено перемещаться на территорию другого государства. В итоге этот военный выжил, хотя в то время мало кому оказывалась такая помощь.

– Киборги из донецкого аэропорта на сегодняшний день все освобождены?

– Еще не все. Цифры, сколько бойцов еще удерживается в плену, пока не состоялся второй этап обмена пленными по Минским соглашениям, я приводить не буду из этических соображений. Пока что прошел только первый этап обмена, 140 наших людей, вернее 139 – один человек остался в Луганске, не захотел возвращаться, на 52 ополченца.

Сейчас идет подготовка обмена “всех на всех”.

– Вы можете детализировать, какая часть Минских соглашений касается непосредственно деятельности вашей группы? Какая работа должна быть уже выполнена? Что делается сейчас? Какие ожидания?

– Я, по заданию СБУ, встречался и разговаривал с полевыми командирами на предмет готовности к обмену, выяснял, в каком формате они видят новую договорную группу по обмену пленными.

После неудачных круглых столов под председательством Кравчука, Кучмы, когда вопросы войны решались с коньяком и с шутками, свое согласие на участие в контактной группе дали полевые командиры  – Безлер, Гиркин, казаки, представители “ЛНР”. В то время вносились предложения относительно  места проведения переговоров, прелагались Донецк, Ростов, Минск.

Сейчас от наших переговорных групп для Минска  требуются только правильные списки.

Кстати, на последних переговорах в Минске вдруг появился Медведчук, выполняя никому не понятную роль. Возможно, он хотел предпринять попытку красиво вернуться в политику, когда все договоренности уже были достигнуты. А возможно, что это был своеобразный контроль с противоположной стороны. Но у Медведчука до сих пор нет понимания, что такое обмен пленными и сколько стоит день затягивания.

– Что вы подразумеваете под “сколько стоит день затягивания” – в человеческих жизнях или в деньгах?

– Я имею в виду в человеческих жизнях. Чтобы понимать это, надо быть немного военным.

В связи с тем, сколько стоит день, пережитый в плену, надо понимать еще одну вещь: психологи утверждают, что на 97-й день пребывания в неволе с человеком происходят необратимые изменения. Самый подготовленный разведчик, проведший этот срок в одиночной камере, без применения каких-либо детекторов лжи готов  рассказывать всю правду. Есть и другие временные промежутки, когда воздействие на психику человека наиболее эффективно.

Каждый день в плену при обработке специальными информационно-психологическими приемами стоит патриотизма нашим пленным – их убеждают, что Украине они не нужны, государство о них не заботится. И если пленного долго не меняют, у него наступает срыв. И чем дольше затягивается процесс обмена, тем необратимее последствия. После трех месяцев рабства он готов принять любое предложение и получить, пусть и относительную, свободу.

Не надо забывать, что пленные подвергаются не только идеологической обработке, но и вербовке – чем дольше военный находится в плену, тем больше шансов получить обратно подготовленного диверсанта. Эти моменты мы долго не учитывали, но сейчас контрразведка уже ведет работу в этом направлении.

– Вы сказали, что 6 марта должен был быть реализован очередной этап договоренностей по обмену пленными и как в реальности они происходили? Хотелось бы получить ответ, насколько этот процесс растягивается, а также узнать, сколько украинцев было в плену в “ЛНР-ДНР” и сколько удерживается в настоящий момент.

– Я напомню, 6 декабря в День украинской армии мы разговаривали с донецкой стороной об обмене “всех на всех”. Тогда было сложно, никого категорически не отдавали из батальона “Донбасс”. Но мы предлагали до Нового года всех отпустить по домам. Президент Петр Порошенко поддержал эту инициативу и дал силовикам соответствующий указ, выполнить который они должны были до католического Рождества. Доблестные начальники растянули этот срок до Рождества православного, но в итоге этот приказ до конца так и не выполнили.

На конец декабря в плену удерживалось 510 человек, около 700  числилось пропавшими без вести. Это по спискам. Но есть еще и такие люди, которые нигде не числятся.

– А можно привести хронологию выполнения Минских договоренностей?

– Сразу после встречи в Минске выделялось 5 дней на начало отвода тяжелой артиллерии от линии соприкосновения, которая была на тот момент. Через 19 дней после отвода должен был завершиться полный обмен пленными “всех на всех”.

Изначально все понимали, что отвод тяжелого вооружения – процесс сложный, каждая из сторон пытается находить уловки, чтобы не соблюсти полностью этот пункт и остаться в более выигрышной позиции.

Кроме того, президенты, видимо, плохо консультировались в Минске со своими военачальниками, потому как вопросы Дебальцево вообще выпали из договорного процесса, и теперь сторона “ДНР-ЛНР” пользуется тем моментом, что разговор о линии разграничения идет не от 19 сентября, по первому Минску, а по новым “лекалам”.

6-е марта – тот день, когда должен был завершиться обмен пленными. На утро 7-го ни в Украине, ни на Донбассе пленных вообще не должно было остаться.

– Что получилось по факту?

– По факту мы получили одиночные обмены или освобождения по 5-8 человек. Большой обмен, который был запланировал, затягивается по техническим возможностям украинской стороны. Донецк предоставил список на освобождение 2-х тысяч человек, которые были задержаны или осуждены. Процесс проверки такого количества людей очень трудоемкий и занимает много времени. Даже если есть политическое решение, нельзя освобождать преступника, совершившего тяжкие преступления, а в списке ополченцев такие есть.

– Сколько сегодня пленных с обеих сторон?

– Это не очень большие значения, приблизительно несколько сотен.

– В чем разница между военнопленными и пропавшими без вести? По идее, пропавшие без вести тоже могут находиться в плену. Чем отличается процесс их идентификации?

– Говоря о пропавших без вести, мы никогда не говорим о неопознанных. Тела погибших, которые вернули на территорию Украины, идентифицируются по материалу ДНК, хранящемуся после взятия в базе до того момента, пока его не затребуют. Сколько образцов хранится в базе – мы ни разу не озвучивали.

Захоронения неопознанных тел находятся в Днепропетровске и Запорожье. Всего там захоронено, если я правильно помню, от трехсот до четырехсот неопознанных тел.

Мы заинтересованы в том, чтобы они были идентифицированы как можно скорее.  Все, что зависит от украинской стороны, делается вполне оперативно. Для этого заместитель губернатора Днепропетровской области Геннадий Корбан решил купить дорогостоящее оборудование, которое позволит выделять и расшифровывать код ДНК в течение очень короткого времени. Днепропетровск уже давно впереди планеты всей и по лечению раненых, и размещению беженцев.

Донецкой стороне тоже было предложено возобновить работу лаборатории по анализу ДНК на их территории. Но там сложность состоит в том, что для юридического оформления результатов анализа необходимо присутствие следователя МВД Украины. Однако наши следователи не очень желают ехать на территорию Донецка, поэтому все взятия пробы генетического материала происходят в Днепропетровске.

– А как вы узнаете, что человек, пропавший без вести, жив и находится в плену?

– В список военнопленных мы заносим людей по первому подозрению. Если поступила информация, что пропавшего человека или похожего на него кто-то видел в плену, это уже основание для внесения его в список военнопленных. Делается это для того, чтобы фамилия человека постоянно была на слуху, чтобы мы постоянно помнили о нем и проверяли все сообщения о нем. Мы ищем его, пока есть хоть малейший шанс.

Список без вести пропавших формируется по информации, поступившей от родственников, командиров, сослуживцев. Выясняются обстоятельства, при которых он пропал: кто увез, на какой машине, какие шевроны были на форме тех, кто забрал пленного.

– А как вы узнаете, что человек, пропавший без вести, жив и находится в плену?

– В список военнопленных мы заносим людей по первому подозрению. Если поступила информация, что пропавшего человека или похожего на него кто-то видел в плену, это уже основание для внесения его в список военнопленных. Делается это для того, чтобы фамилия человека постоянно была на слуху, чтобы мы постоянно помнили о нем и проверяли все сообщения о нем. Мы ищем его, пока есть хоть малейший шанс.

Список без вести пропавших формируется по информации, поступившей от родственников, командиров, сослуживцев. Выясняются обстоятельства, при которых он пропал: кто увез, на какой машине, какие шевроны были на форме тех, кто забрал пленного.

В последнее время ходили слухи, что и “Офицерский корпус” продавал пленных по 50-70 тысяч гривен. Обвинения исходят от одной инициативной группы, и если она не опровергнет или не докажет их, я подам на нее в суд и попрошу предъявить “мой” Порше за 4 миллиона, который я купил за деньги якобы заработанные на пленных.

– Вы сами полгода назад говорили, что есть много вопросов к украинским военным, которые требовали деньги за то, чтобы отдать тела на ту сторону. То же самое говорили и о днровцах. Рассказывали также, что когда не было всех этих баз и разыскивали людей через воинские братства, то заезжали со стороны России и требовали деньги, указывая даже расценки, сколько что стоит.

– Я не присутствовал ни на одной из таких сделок. Но я встречал военнопленных, которые утверждали, что их выкупили, и называли цифры 5-19-25 тысяч долларов. Это только заявления военнопленных, подтверждения им нет. В их случае продавцом выступала украинская сторона.

Были случаи, когда выкуп требовали за украинских волонтеров, но здесь требования исходили от отдельных, маленьких полевых командиров. Официальная позиция донецкой и луганской стороны запрещает торговлю людьми, наказание за нарушение запрета – расстрел.

То, что приходят звонки от аферистов, означает, что там ставится цель получить деньги, шантажируя близкими людьми, находящимися якобы в плену. На самом деле человека, за которого требуют выкуп, может уже не быть в живых, но аферисты, располагая какими-то сведениями о нем, пытаются выманить у родственников деньги. Состояние безысходности заставляет близких перечислять деньги шантажистам.

– Раньше вы говорили, что не исключаете вариант освобождения пленных за выкуп, если нет другого выхода. В вашей практике все же были случаи такого освобождения?

– Это было летом прошлого года, когда еще не знали, как называть войну и называли ее АТО. Пленным тогда не сохраняли жизнь, и я действительно бросал такие заделы, что если пленного хотят продать, то стоит с этим соглашаться. Я не говорил, что надо сразу выкупать, я говорил: надо собирать деньги.

Первый этап такого освобождения – согласие родственников с предложением о выкупе. Второй этап – согласие на передачу денег только после того, как те, кто удерживает пленного, дадут родственникам пообщаться с ним по телефону.

После уточнения деталей, где удерживается пленный и кем, я звонил руководителям ДНР и рассказывал эту ситуацию. С ними у нас договоренность, что в таких случаях они освобождают пленного без всяких обменов, а того, кто его намеревался продать, наказывают по закону военного времени.

– Вы говорили, что если в ком-то из украинских пленных заинтересованы российские спецслужбы, то договариваться о его выкупе бесполезно. В этой связи вы называли имя Надежды Савченко. А кто еще был предметом безнадежных переговоров?

– Савченко – это больше политический случай. А интерес для спецслужб представляют старшие офицеры, располагающие информацией о последних структурных и тактических изменениях в нашей армии. Они представляют интерес и в плане их перевербовки.

Но в любом случае переговоры по ним нужно вести. Как и по Надежде Савченко.

– Вы работаете как общественная организация. Какие государственные организации занимаются сегодня освобождением пленных и заложников?

– Сейчас создано два центра при Службе безопасности Украины, один из которых перешел потом в Межведомственный отдел при Министерстве обороны. Там создается служба, которая должна заниматься вопросами освобождения пленных. Но у них есть одна сложность – военным нельзя переходить линию фронта, а вести такие переговоры по телефону довольно проблематично.

– Что самое сложное в освобождении пленных?

– Наверное, выйти из “объятий” матерей. Вот это самое сложное. Этому я до сих пор не научился.

– Как родственники пропавших военных выходят на вас?

– По-разному. Самый распространенный способ – обращение в Центр по освобождению пленных. Там работают подготовленные офицеры-переговорщики. Но даже они иногда не выдерживают психологической нагрузки, и у них летают мобильные телефоны в стену.

Насколько близкие заинтересованы в том, чтобы нашли их сына, мужа, отца – понятно буквально со второго предложения. Среди них есть и такие, которых интересует исключительно получение “гробовых”.

Но был и такой случай, когда женщина из Москвы звонила и просила за бывшего мужа, с которым давно была в разводе. Она так  и сказала: “Я его не люблю, ненавижу, но спасите его”. Спасли. Она приехала из Москвы, теперь счастливо живут вместе.

Поиском пропавших без вести мы сейчас не занимаемся. Это – процесс чрезвычайно сложный. Да, мы вносим их имена в список, он есть в открытом доступе.

 Наши усилия сконцентрированы на обмене пленными, также занимаемся вывозом “двухсотых” и ведем переговоры об эксгумации в тех случаях, где мы точно знаем места захоронения на стороне, контролируемой противником.

– Как люди, вернувшиеся из плена, в том числе те, которых освободили вы, адаптируются потом к новым условиям жизни? Они проходят реабилитационную программу, получают психологическую помощь? Кто этим занимается?

– На сегодняшний день это очень сложный вопрос. Здесь Министерство социальной политики демонстрирует неправильный подход. У них есть деньги на медицинско-психологическую реаблитацию, но она не проводится на должном уровне.

– Ваша организация что-нибудь предпринимает в этом плане?

– Офицерский корпус открыл реабилитационный центр в Тернополе на базе санатория. В Запорожье совместно с Запорожской академией мы занимаемся открытием реабилитационного госпиталя. Открытие подобного учреждения планируется и в Сумах, а сейчас мы ждем ответа от мэра Киева по поводу создания такого же реабилитационного центра в столице. В Киеве и области достаточно санаториев, которые можно перепрофилировать с этой целью. В настоящее время решается вопрос переподчинения Министерству обороны некоторых из них.

– Я знаю, что вы очень осторожно относитесь к терминам и не употребляете всуе слово “террорист”, аргументируя это тем, что при смене власти вам тоже могут повесить ярлык “террорист” за участие в Майдане. Вы допускаете смену власти?

– Янукович не допускал смену своей власти. Но она произошла.

Я, как аналитик, не имею права не допускать смену власти. Тем более, учитывая желание военных быстро всё решить по-фронтовому. Я вижу неудачные экономические потуги или спланированные акции, например, такие, как скачок курса доллара.

По большому счету, я думаю, что власть сама допускает свою смену. Тем более, что она пришла через Майдан и должна понимать, что власть – это явление временное. Даже такая власть как у Владимира Путина тоже не может быть постоянной.

– В зоне проведения АТО, несмотря ни Минские договоренности, периодически случаются перестрелки. Кто, по-вашему, не заинтересован в прекращении огня?

– Очень много сил с украинской, российской, западной, американской стороны не заинтересованы в прекращении боевых действий.

– Вы назвали украинскую сторону? Но война же высасывает все соки из экономики страны…

– Согласно закону кругооборота, если соки откуда-то высасываются, значит и куда-то “засасываются”. Это и есть ответ, почему отдельные украинские силы  заинтересованы в продолжении войны. Интерес – в прибыли, в переделе рынка, который теперь будет перекраиваться после последнего передела Партии регионов.

– Вы хотите сказать, что рынок будет перекраиваться провластными бизнес-структурами?

– Непровластные вообще не будут допущены к делёжке. Ставиться будут также и стратегические цели, связанные с украинской землей, и геополитические, и суперцели, связанные с перенаселением планеты и с третьей мировой войной.

– Кто-то хочет развязать третью мировую войну?

– Конечно.

– Но ведь это же катастрофа, человек в здравом уме не может быть заинтересован в ядерной войне.

– Я не говорил о ядерной.

– Но нет гарантий, что при обострении ситуации владелец “красной кнопки” не нажмет ее.

– Интересные вы, гражданские люди. Глядя на технику на военных парадах, вы думаете, что она только и предназначена, чтоб с красивыми белыми колесиками ездить по площадям. И красивые мальчики с пушками и пистолетами только и будут ходить на параде. Должен всех разочаровать: эти мальчики предназначены, чтобы из этих пушечек убивать других мальчиков. А ракеты с красивыми колесиками предназначены для того, чтобы уничтожать крупные инфраструктурные объекты и живую силу противника.

Такие же пушечки ездят и на парадах с другой стороны. И если снаряды прилетят сюда, они будут убивать людей.

– После событий на Донбассе уже никто не думает, что эти “пушечки” только для  парадов.

– Я говорил сейчас не только о России. Германия, Франция – это огромное количество авианосцев, самолетов, истребителей, ядерных боеголовок. Оно все для того, чтоб когда-нибудь куда-нибудь прилететь. Поэтому возможность начала третьей мировой войны с конфликта на Донбассе рассматривается не только аналитиками, но и политтехнологами, и управленцами.

– Вы сказали, что и у Европы тоже есть желание пострелять?

– У отдельных ее представителей – да.

– Очень нерадостную перспективу вы нарисовали. А вероятность мирного исхода событий вы допускаете?

– В прошлом году я давал прогноз, что этот конфликт будет длиться 4 года. Год мы уже пережили, осталось три.

– Мне известно, что ваша общественная организация “Офицерский корпус” выступила с инициативой включить ее представителей в состав миротворческой миссии. Как она будет действовать?

– Необходимость в третьей силе – в миротворцах, “голубых касках” – существует. У “Офицерского корпуса”  даже форма напоминает форму ООН. Почему возникла необходимость  в третьей силе? Дело в том, что ООН стала достаточно бюрократической организацией, и миротворческие вопросы, если они начнут рассматриваться по инициативе нашего президента и будет принято по ним положительное решение, то раньше октября не вступит в силу.

Также существует правило, что в миротворческие силы не могут набираться подразделения из той страны, на чью территорию этот контингент вводится.

Иное дело миротворческая ООНовская полиция. В нее могут входить и представители Украины.

Мы живем в постиндустриальную эпоху, интернет навсегда подвел черту под методами ведения войны  прошлого века. Он диктует нам необходимость немедленной реакции на новые вызовы, в том числе такие, как гибридная война. В этих новых условиях мы можем быстро создать эти миротворческие структуры. К тому же сейчас есть достаточно много офицеров, не желающих участвовать в военных действиях ни на одной стороне.

– С какими конкретно инициативами по мирному урегулированию ситуации вы выступаете?

– Сейчас заканчивается работа над созданием концепции нашего участия в миротворческой миссии, в ближайшие дни она будет разослана по международным и отечественным организациям. В ООН, ОБСЕ и “Красном кресте” знают о работе “Офицерского корпуса”, мы с ними плотно сотрудничаем с мая месяца 2014 года.

Там высоко оценивают мужество наших офицеров в решении сложных задач по освобождению пленных, эвакуации мирных жителей. Ценится также то, что в этой войне они занимают нейтральную позицию, при этом конструктивно сотрудничая с каждой из сторон.

– Я искренне желаю, чтоб у вас и у нас получилось поскорее прекратить эту войну. 

 

Підписуйтесь на наш телеграмм

Поділитися: